Храмшина Кристина, ученица 11 класса, с. Кариновка

Кинолента её жизни (фото)Небольшой старенький домик, будто притулившийся к деревьям на берегу речки. Старая женщина сидит на лавочке у ворот. Ветерок треплет выбившуюся из-под платка седую прядку. Чуть прищурившись, женщина смотрит вдаль. Это моя бабушка, Раиса Романовна Храмшина, бывшая учительница Абрамовской средней школы, ныне живущая в Кариновке.

О чем думает она? Какие кадры ее жизненной киноленты пробегают перед глазами?

Каждое время трудно и удивительно по-своему. Но самое большое впечатление оставляет в душе человека его детство. А оно у бабушки было нелегким.   Бабушка вспоминает:

«Курская область (сейчас Белгородская),  Шебекинский район, деревня Щигоревка, 1940 год. Мы живем в школьной квартире, папа — заведующий начальной школой, мама — колхозница, я и сестренка. Помню, что до войны люди жили хорошо.  Мы с сестрой все дни весело и беззаботно проводили в колхозном садике.

Мне шесть лет. Начало войны. Лето 1941 года. Теплый  солнечный летний день.  Нам, детям, хорошо. Но мимо нашего садика по дороге идет много людей, играет гармошка, поют песню «Как родная меня мать провожала» и почти все люди  плачут, некоторые в голос причитают.  Нам непонятно, почему взрослые плачут. Мы еще не знали слова «война». На нашу страну напали немцы.

В деревне остались дети, женщины, старики, подростки, мужчины-инвалиды и двое здоровых мужчин -  механизатор и ветеринар. Они остались, чтобы организовать работу в колхозе.  Так говорил мой отец, его на войну не призвали из-за болезни. В разговоре взрослых появились слова: «война», «немцы наступают», «наши отступают», но мне пока было не страшно, родители так же работают, а мы ходим в садик.

Весна 1942-го. Мне семь лет. Взрослые говорят, что наши отступают, приедут немцы. По дороге,   находящейся от нашего дома примерно в километре, через деревню проходили наши войска, они отступали. Стали налетать немецкие самолеты, но нас пока не бомбили. Наступило лето. Отец больной лежал в больнице, в семье родился ребенок, наш братик. День и ночь  отступали наши войска, шла техника, земля  гудела. Налетели  самолеты — было утро, мама вышла во двор посмотреть, я — за ней, так как боялась отставать от нее.

Вдруг из летевших над нашими головами немецких самолетов с нарисованными черными крестами полетели продолговатые предметы, они были похожи на огурцы.   Но эти огурцы страшно выли, и чем ближе были к земле, тем больше увеличивались в размерах, где-то вдалеке от нас падали на землю и взрывались.

Мы с мамой, сестренкой и братиком в погребе сидели до тех пор, пока не улетели самолеты. В этот же день из больницы пришел отец, сказал, что всех выписали и скоро немцы будут здесь, что мы живем очень близко от дороги, ее все время будут бомбить, и нам надо уходить.

Утром мы собрались уходить через гору, за горой  жила наша тетя, папина сестра. Только взошли на гору, налетели самолеты, мы спрятались в небольшой овражек.    К обеду пришли к тете. Отец отдохнул и пошел назад. Он привел нашу корову, корова на спине привезла муку и наши летние вещи. Вместе со стариком-соседом отец спрятал все остальные наши вещи в погреб,  на который наложили   дрова.

Но когда пришли немцы,  все это было найдено и разграблено, мы остались только в летней одежде. Первые немцы, поселившиеся в нашей квартире, искали нас. Они считали, что наша семья — коммуниста-летчика (на стене в доме вместе с портретами Ленина и Сталина висело фото маминого брата- летчика в форме). Но никто нас не выдал. А потом   фронт ушел далеко на восток, мы вернулись и стали жить дома, в школьную квартиру больше не пошли. Школа не работала весь 1942-1943 учебный год.

Колхозный скот перед оккупацией угнали, но немцы догнали его и отобрали. Немцы установили свою власть, назначили старосту. Старик был очень хорошим человеком, никого не обидел.  Когда вернулись наши,  за то, что был старостой, он не был наказан. Были назначены полицаи —  это были молодые парни-дезертиры. Им  выдали оружие, и они вели себя, как хозяева. Созрел колхозный хлеб на полях, полицаи погнали женщин, подростков и стариков на уборку. Хлеб убрали и увезли, жителям ничего не дали. Немцы очень боялись партизан. В садах вырубили все кустарники, на огородах скосили коноплю, подсолнечник, кукурузу, недозревшую рожь.

Люди плакали, так как на огородах остались только овощи. Те, у кого остался запас зерна, прятали его, насыпали в кадки, в бочки и зарывали в землю.   Немцы все время менялись: одни уходили, другие приходили, но все были хозяевами. У большинства отобрали коров (оставили только у тех, у кого было много детей). Их пасли мы, дети. Ежедневно на пастбище в обед приходили немцы с котелками и доили наших коров. А по утрам ходили с котелками и забирали утренний  удой, так что нам оставался только вечерний. Они зарезали всех телят, свиней, кур. Несмотря на это, ходили по дворам  и требовали молоко, масло, сало, яйца. Фашисты были веселые, упитанные, играли на губных гармошках. Дети постарше   к ним не подходили, наблюдали тайком. А голодные малыши подходили, смотрели, как те едят. Фашисты над ними смеялись, бросали объедки детям под ноги и, когда малыши бросались поднимать и кушать, хохотали, показывая на них пальцем. Нам было очень обидно, и мы ненавидели их.

Оккупация продолжалась около восьми месяцев (так говорил отец).   Зима 42-43 года была холодной, морозы доходили до -43. В конце февраля и в начале марта снова загудела земля - немцы начали отступать. Заходили в нашу деревню, вид у них был другой:  не было теплой зимней одежды и обуви, все были обмороженные, изможденные, говорили: «Гитлер капут» и показывали на запад «на Хаус», то есть домой. Отбирали женские пальто, фуфайки, валенки. Все это надевали на себя, платки наматывали на голову, а на ноги - разное тряпье. Получались не солдаты, а какие-то огородные чучела. Нагло себя уже не вели, больше просили хлеба, но люди все прятали. В марте 1943года нас освободили от оккупации партизаны. Фашистов прогнали до Белгорода, и там они остановились. Зима кончилась, наши опять стали отступать, но к нам немцев больше не пустили. Летом шли бои под Белгородом (от нас в 40 км). Слышна была канонада, пролетали снаряды дальнобойных орудий, стреляли  «Катюши» и «Ванюши», в небе летали самолеты, но теперь больше с красными звездочками. На  наших глазах завязывались воздушные бои, наши истребители сбивали немецкие самолеты, и мы видели, как они падали и взрывались.

По ночам на западе небо краснело от пожаров, шли бои. Это была Курско-Орловская дуга. Потом все стихло, немцев прогнали дальше от нас на запад. Но война  еще продолжалась два года.

В сентябре 1943-го открылась школа, дети пошли учиться.  И не было для нас ничего радостнее, чем засыпать и просыпаться в тишине, играть и помогать взрослым по хозяйству, учиться и дружить под мирным небом, хотя отголоски войны еще долго давали о себе знать искалеченными судьбами, разрушенными домами, недоеданием.  Но мы свято верили в то, что все преодолеем».

Родившись в семье учителя, причем, довоенной закалки, бабушка впитала в себя все частички профессии. Отец — учитель — был главным примером в ее жизни, мерилом жизненных поступков. При выборе профессии она была уверена: будет только учителем, будет учить детей учиться, взрослеть, постигать мир знаний.

Раиса Романовна окончила Курский педагогический институт. По всесоюзному распределению оказалась в  Донецкой области в селе Абрамовка. Здесь начался ее педагогический путь,  через тридцать четыре года она покинула школьный порог.

Все, кто знал и знает Раису Романовну, отмечают ее профессионализм,  стремление научить школьника добывать знания. Всегда спокойная, участливая,  в ученике прежде всего она видела личность. Главное, считала она, вырастить душу ребенка, наполнить ее жизненным содержанием, человеческими ценностями, научить любить и страдать, созидать и творить, жить среди людей. Вместе со своим мужем Иваном Гордеевичем (на снимке на 3 стр.), тоже учителем, они вырастили двух сыновей, выбравших их профессию.

…Тихо шелестят листочки сирени над головой седой женщины. О чем она думает, о чем жалеет?

 

70 лет Победы

краснаямосва.рф
Славянская Громада

Подпишитесь!

Другие новости